Воспоминания о святославе рихтере, музыканте и человеке. — Вы — любимый ученик Рихтера. Как вам его «Дневники»

Александр Генис: В эфире – ""Музыкальная полка"" Соломона Волкова.

Что на вашей полке сегодня, Соломон?

Соломон Волков: Новейшая западная монография о Святославе Рихтере, которая так и называется - ""Святослав Рихтер: пианист"". Ее автор - датский профессор Карл Ааге Расмуссен (Karl Aage Rasmussen), и она вышла только что в Америке. И я должен сказать, что я, читая эту книгу с большим удовольствием и интересом, подумал, как прискорбно, что ничего подобного в России до сих пор о Рихтере, да и, пожалуй, ни об одном музыканте не вышло.

Александр Генис: А что вы имеете в виду - ""в таком роде""?

Соломон Волков: Книга названа ""Пианист"" и она, действительно, фокусируется на музыкальных особенностях, на музыкальных интерпретациях и анализе того, что делает Рихтер. Но там также чрезвычайно внятно и без каких бы то ни было значительных умолчаний излагается биография Рихтера, в которой было множество всяческих драматических моментов. До сих пор ничего подобного этой биографии не появилось, и почему-то обходятся молчанием очень важные и существенные моменты рихтеровской жизни.

Александр Генис: Что вы имеете в виду?

Соломон Волков: У него ведь была очень драматичная жизнь. Во-первых, его отца расстреляли в самом начале войны, как немецкого шпиона. Далее, мать ушла с немецкими войсками в Германию, с человеком, который был еще при жизни отца ее любовником, тоже музыкантом, и там прожила всю жизнь. И отношения Рихтера с ней и с ее новым мужем были невероятно сложными и травматическими. Об этом - полный молчок в советской литературе и, даже, в позднейших публикациях о Рихтере. Наконец, вопрос, связанный с гомосексуальной ориентацией Рихтера. Она, эта ориентация, отнюдь не была секретом - даже в Советском Союзе, в музыкантских кругах, все знали об этом. Но, опять-таки, об этом никто даже не заикается, как будто это не имеет ни малейшего отношения к биографии.

Александр Генис: А вы считаете, что имеет отношение к музыке? Это важно знать?

Соломон Волков: Как же не важно знать о сексуальной стороне жизни человека, если она так важна в жизни! Это все равно, что сказать, что для жизни человека его сексуальная биография не важна. Мы же не можем сказать такой чепухи. Ясно, что сексуальный мир человека составляет огромную часть его бытия и, неминуемым образом, эта сторона отражается на всем - на биографии, на творчестве, а тем более, когда мы говорим о нетрадиционной ориентации, а тем более, когда это было дело в Советском Союзе. Все же это как бы было подпольное, это же создавало совершенно особые условия существования для Рихтера, это создавало совершенно особую систему его общественных связей, его взаимоотношений с властью, с государством, с обществом. Все абсолютно менялось в связи с этим. Я, например, из этой биографии впервые узнал, что его известный показной брак с Ниной Дорлеак, певицей, который продолжался много лет, все считали, что они муж и жена, а они, оказывается, при жизни никогда даже не были зарегистрированы. Брак Рихтера и Дорлеак был зарегистрирован после смерти Рихтера самой Дорлеак. Должен сказать, что с точки зрения юридической, как это описано в книге (я сужу, опять-таки, только по этой книге, я ничего этого не знал) все это выглядит чрезвычайно удивительным.

Александр Генис: Чтобы не сказать абсурдным.

Соломон Волков: Но, опять-таки, когда есть только эта одна единственная книга, то мы черпаем свои познания о жизни Рихтера сейчас из этой книги, и я могу только сожалеть о том, что ничего подобного в России нет.

Александр Генис: Но мы еще знаем о Рихтере благодаря его музыке. И в чем заключается главный вклад Рихтера в фортепьянную музыку?

Соломон Волков: Вклад Рихтера не только в фортепьянную музыку был огромен. Он в Советском Союзе как бы был долгие годы олицетворением, если угодно, музыкальной совести страны. Вот Рихтер был таким символом чистоты, отрешенности от каких-то земных забот, от участия в этой всем надоевшей и фальшивой общественно-политической жизни. Он как бы стоял над всем над этим. И символическим в этом плане является его исполнение Баха. Оно очень перекликается с отношением Рихтера вообще к общественной жизни - он как бы возвышался в своем исполнении Баха над окружающей музыкой, точно так же, как он в своей повседневной жизни возвышался над этой всей суетой и этими дрязгами.

Александр Генис: Соломон, считают, что Рихтер вернул Баху огромную популярность. И в этом отношении он схож с другим великим пианистом, который сделал примерно то же самое в западном, Новом Свете - это Гульд. Как по-разному звучит Бах у этих пианистов?

Соломон Волков: Вы знаете, по сравнению с Рихтером Бах у Гульда это популистская музыка, потому что Гульд играет очень эксцентрично и, в общем, напористо Баха. У него Бах это очень активный композитор, а у Рихтера все баховские краски несколько блёклые. И это, как я уже сказал, чрезвычайно отстраненная музыка, возвышающаяся над морем суеты. Этого совершенно нельзя сказать о Бахе Гульда.

Александр Генис: При том, что оба они северяне. Гульд ведь канадец.

Соломон Волков: Бах Гульда это активный участник жизни, он как бы все время с нами. А слушая Баха в исполнении Рихтера, мы уходим из жизни, мы куда-то уносимся и слушаем эту музыку как бы далеко сверху.

Александр Генис: ""Личная нота"".

Соломон Волков: Сегодня в разделе ""Личная нота"" прозвучит сочинение Сергея Слонимского, петербургского композитора, которого я знаю уже очень много лет, который, когда я учился в Ленинградской консерватории, был уже ведущим и уважаемым педагогом, с которым я часто сталкивался, разговаривал, очень многому у него научился. И я до сих пор нахожусь под обаянием его личности. Он недавно приезжал в Нью-Йорк, мы не виделись почти 40 лет, встретились, и говорили как будто бы и не расставались. И сочинение, о котором я говорю, прозвучало не так давно в Петербурге. Там, в Петербургской консерватории, был организован фестиваль, который называется ""Под знаком вечности"". Он проходит во второй раз. В данном случае он имел подзаголовок ""Царственные книги"", потому что в программе этого фестиваля исполнялись произведения, связанные с тремя русскими монархами: с Иваном Грозным, с Борисом Годуновым и с Петром Первым. В музыкальном плане, по-моему, самой интересной фигурой здесь является Иван Грозный. Поэтому опус Слонимского, который я покажу, это увертюра к его опере ""Видения Иоанна Грозного"". Но сначала я хотел бы показать сочинение русского классика Римского-Корсакова, которого фигура Ивана Грозного тоже очень привлекала. Вообще ведь Грозный, как, может быть, никто другой, являлся всегда знаковым лицом, знаковой фигурой для российской культуры. То есть в зеркале Грозного, условно говоря, каждый раз отражалась современная ситуация российского общества.

Александр Генис: Причем это идет еще от историков: и от Карамзина, и от Ключевского, и от Соловьева. У всех у них Иван Грозный - центральная фигура. Я думаю, что это идет еще и потому, что нужна какая-то параллель с античным миром. И, скажем так, Иван Грозный это как Цезарь, это та ось, на которой стоит русская монархия. И всегда это был вопрос либерального и консервативного мироощущения.

Соломон Волков: И либо Грозный трактовался в положительном плане, как собиратель России (это вечная тема), либо к нему можно было относиться как к тирану (но тоже еще тирану, что называется, себе на уме), а можно было его трактовать и как абсолютно безумного убийцу.

Александр Генис: Интересно, что Мейерхольд трактовал Ивана Грозного как ренессансную фигуру, и он говорил, что за Иваном открываются шатры, которые развевает вот этот ветер свободы, ветер гения. И он видел в нем такого тирана-гения. Но любопытно, что образ Ивана Грозного сейчас опять вернулся в русскую культуру, и крайне любопытным образом. Дело в том, что когда началась даже не перестройка, а когда уже перестройка кончилась, когда началась русская свобода, когда началась нынешняя ситуация, то главным историческим персонажем, которого политики всех направлений хотели видеть своим кумиром, был Петр Первый. Однако, не Петр, а именно Иван Грозный вернулся обратно в русскую культуру. Вот сейчас фильм вышел про Ивана Грозного - ""Царь"".
Но меня гораздо больше интересует интерпретация Ивана Грозного Сорокиным, который вернул в нашу культуру и этот образ, и этот язык. Я спросил у Сорокина, как ему удалось так ловко писать на языке Ивана Грозного - ведь это язык 16-го века. Он сказал, что у каждого русского этот язык на языке, нужно только снять тормоз и польется речь, которая понятна была опричникам.

Соломон Волкков: И то же самое, между прочим, в значительной степени в музыке. У Римского-Корсакова, человека, который очень остро реагировал на общественные проблемы в своей музыке, две оперы связаны с Иваном Грозным - ""Псковитянка"" и ""Царская невеста"". ""Псковитянку"" он начал писать совсем молодым человеком, первая ее редакция относится к 1872 году, затем он сделал еще одну редакцию, но исполняется она обыкновенно в последней редакции 1892 года, и там Грозный трактуется как царь Грозный, в соответствии с литературной первоосновой драмы поэта Льва Мея, но как человек, что называется, весьма неглупый и здравый. Но интересно, что в увертюре Римского-Корсакова, которую я хочу сейчас показать, мы также ощущаем и эту зловещую ауру, которая неминуемым образом сопровождала даже такой, в общем, скорее позитивный взгляд на Ивана Грозного. Дирижирует Василий Синайский, Оркестр филармонии Би-Би-Си.

Александр Генис: Соломон, вот эта зловещая аура, которую мы только что слышали в этом эпизоде музыкальном, мне кажется, что она напоминает музыку Прокофьева к фильму ""Иван Грозный"".

Соломон Волков: Безусловно. Прокофьев же был учеником Римского-Корсакова, и эта традиция петербургская так и прошла от Римского-Корсакова к Прокофьеву и затем к Слонимскому, который принадлежит фактически к этой же самой школе, который интересно и много писал о Прокофьеве. Он - замечательный знаток творчества Прокофьева. Кстати, он всегда жаловался, говорил мне, что к нему в Петербурге всегда относились как к белой вороне. Это город Шостаковича, а он был как бы последователем в большей степени Прокофьева. Но отношение Слонимского к Ивану Грозному безусловно отрицательное, и он его рассматривает как безумного кровопийцу.

Александр Генис: Потому что он уже прошел через опыт Сталина.

Соломон Волков: Конечно. И либретто для этой оперы, которая называлась ""Видения Иоанна Грозного"" (премьера ее была осуществлена в Самаре в 1999 году под управлением Мстислава Ростроповича, как дирижера) написал Яков Гордин, с которым Слонимский сотрудничает в оперной сфере.

Александр Генис: Замечательно. Яков Гордин, напомню, это соредактор журнала ""Звезда"" и наш общий друг и товарищ.

Соломон Волков: И автор либретто также и к другим операм Слонимского - ""Мариz Стюарт"" и ""Гамлет"". И вот это тот портрет царя, современный и, в то же время, связанный с историей, который отражается в увертюре Слонимского к его опере ""Видения Иоанна Грозного"".

Александр Генис: ""Толстой и музыка: война и мир"". Соломон, в нашей рубрике ""Война и мир"" все больше войны. И Толстой, при всем его темпераменте, конечно, он не мог устоять, и он воевал со всем музыкальным миром тогдашней России. Был музыкант, которого он любил?

Соломон Волков: Да, был. Это Александр Борисович Гольденвейзер, легендарная фигура в области музыки, пианист и композитор, учитель, выдающийся педагог, который воспитал не одного замечательного пианиста. И, вы знаете, я даже с ним познакомился.

Александр Генис: Сколько же ему лет было тогда?

Соломон Волков: Ой, он бы совсем старенький, такой сухонький весь. Я на него смотрел с невероятным почтением, зная, что это человек, который столько времени провел с Толстым, что об этом написал целую книгу. Эта книга у меня тогда была, и я ему дал ее надписать. И вот надписанная им эта книга и книга ""Лев Толстой о литературе и искусстве"" (он мне две книги надписал) до сих пор у меня хранятся здесь, в моей нью-йоркской библиотеке. Это такие драгоценности моего приватного книжного собрания. Так вот его и боялись, и уважали, и трепетали перед ним - он был невероятным авторитетом. А он, в свою очередь, был в молодости убежденным толстовцем, и в этом качестве как бы подружился с Толстым. Но, кроме того, Толстому, нравился Гольденвейзер, ему нравилось, как он играет, ему нравилось, что в шахматы он хорошо играл. Они с Толстым много играли в шахматы и даже есть фотография, где они изображены за шахматной доской. И Гольденвейзер был, что называется, личным, приватным пианистом Льва Николаевича. Люди занимались своими делами в той же Ясной Поляне, а Гольденвейзер сидел у рояля и играл самую разнообразную музыку.

Александр Генис: То есть, благодаря ему мы знаем, что любил Толстой?

Соломон Волков: Да. Но интересно, что он играл и то, что Толстому нравилось, и то, что Толстому не нравилось тоже. В частности, играл он ему и Чайковского, потому что Гольденвейзера с Чайковским связывала очень прямая линия, Гольденвейзер учился композиции у Аренского и Танеева, которые, в свою очередь, учились у Чайковского, были любимыми учениками Чайковского и, таким образом, Гольденвейзера можно назвать музыкальным внуком Чайковского. И вот когда я слушаю эту запись ""Сентиментального вальса"" Чайковского, то я себе так и представляю, как он сидит и наигрывает эту музыку, а Лев Николаевич, может быть, слушает, может быть, читает, и все другие занимаются своими делами - кто вяжет, кто просматривает газеты, кто другими какими-то хозяйственными делами занят, и над все этим витает вот этот ""Сентиментальный вальс"" Чайковского.

О многочисленных влюбленностях великого композитора мы знаем не только по описаниям современников, но и по его собственным дневникам и письмам. Впрочем, большого секрета в этом не было, склонность Чайковского к однополым отношениям широко обсуждалась.

В 1862 году Чайковский в компании друзей, среди которых был его предполагаемый партнер, поэт Апухтин, попал в некий гомосексуальный скандал в петербургском ресторане «Шотан», в результате которого они, по выражению Модеста Чайковского, брата Петра Ильича, «были ославлены на весь город в качестве бугров <гомосексуалистов>». Сам Петр Ильич в письме к Модесту от 29.08.1878 года отмечает соответствующий намек в фельетоне о нравах консерватории, появившийся в «Новом времени», и сокрушается: «Моя бугорская репутация падает на всю консерваторию, и оттого мне еще стыднее, еще тяжелее».

В письмах (особенно в письмах к брату) композитор совсем откровенен: «Представь себе! Я даже совершил на днях поездку в деревню к Булатову, дом которого есть не что иное, как педерастическая бордель. Мало того что я там был, но я влюбился, как кошка, в его кучера!!! Итак, ты совершенно прав, говоря в своем письме, что нет возможности удержаться, несмотря ни на какие клятвы, от своих слабостей» (брату Модесту, 28.09.1876).

Любопытно при этом, что когда в письме к брату (от 19.01.1877) он признается в своей любви к 22-летнему скрипачу Иосифу Котеку, он подчеркивает, что не хочет выходить за пределы чисто платонических отношений: «Не могу сказать, чтобы моя любовь была совсем чиста. Когда он ласкает меня рукою, когда он лежит, склонивши голову на мою грудь, а я перебираю рукой его волосы и тайно целую их, когда по целым часам я держу его руку в своей и изнемогаю в борьбе с поползновением упасть к его ногам и поцеловать эти ножки, – страсть бушует во мне с невообразимой силой, голос мой дрожит, как у юноши, и я говорю какую-то бессмыслицу.

Однако же я далек от желания телесной связи. Я чувствую, что если б это случилось, я охладел бы к нему. Мне было бы противно, если б этот чудный юноша унизился до совокупления с состарившимся и толстобрюхим мужчиной. Как это было бы отвратительно и как сам себе сделался бы гадок! Этого не нужно».

2. Николай Гоголь, писатель

Достоверно о гомосексуальности Гоголя судить сложно. Будучи глубоко религиозным человеком, он даже в своих письмах никогда за собой не признавал любви к мужчинам. При этом в письмах к друзьям Гоголь писал, что никогда не знал женской любви. На вопросы доктора Тарасенкова во время последней болезни Гоголь сказал, что не имел связей с женщинами (в юности однажды посетил с друзьями бордель, но не получил удовольствия).

В Италии писателя связала тесная дружба с художником Александром Ивановым, в жизни которого также не было женщин. Наконец, важным эмоциональным событием в жизни Гоголя была взаимная дружба (или любовь?) с 23-летним Иосифом Вьельгорским. Когда в 1838 году Вьельгорский умирал от туберкулеза, Гоголь буквально не отходил от его постели. Под впечатлением от этих событий Гоголь начал писать роман «Ночи на вилле» (но так и не закончил его). Описание их отношений выглядят там чуть более романтично, чем принято представлять мужскую дружбу.

«Я стал его обмахивать веткою лавра. "Ах, как свежо и хорошо!" – говорил он. Его слова были тогда, что они были! Что бы я дал тогда, каких бы благ земных, презренных этих, подлых этих, гадких благ, нет! О них не стоит говорить."Ангел ты мой! ты скучал?" – "О, как скучал!" – отвечал он мне. Я поцеловал его в плечо. Он мне подставил свою щеку. Мы поцеловались. Он все еще жал мою руку. Ко мне возвратился летучий свежий отрывок моего юношеского времени, когда молодая душа ищет дружбы и братства между молодыми своими сверстниками и дружбы решительно юношеской, полной милых, почти младенческих мелочей и наперерыв оказываемых знаков нежной привязанности; когда сладко смотреть очами в очи и когда весь готов на пожертвования, часто даже вовсе ненужные. И все эти чувства сладкие, молодые, свежие – увы! жители невозвратимого мира – все эти чувства возвратились ко мне. Боже! Зачем?»

3. Марина Цветаева, поэтесса

Марину Цветаеву часто причисляют к лесбиянкам, но правильнее ее относить к бисексуалкам, так как нежные чувства она испытывала к представителям обоих полов. «Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное, – какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное, – какая скука!» – писала она в 1921 году. К этому времени у нее уже закончился роман с поэтессой и переводчицей Софией Парнок, который длился с 1914-го по 1916 год. После расставания Марина вернулась к мужу, Сергею Эфрону.

Цветаева посвятила Парнок цикл стихов «Подруга», а ее гомосексуальные переживания во многом отражены в ее эссе «Письмо к Амазонке», написанном на французском. В нем она с отчаянием пишет о том, что невозможность иметь ребенка, «это – единственная погрешность, единственная уязвимость, лиственная брешь в том совершенном единстве, которое являют собой две любящие друг друга женщины. Невозможность сопротивления не искушению мужчины. Единственная слабость, рушащая самое дело. Единственная уязвимость, в которую устремляется весь вражеский корпус. Пусть когда-нибудь можно будет иметь ребенка без него, но нам никогда не иметь ребенка от нее, маленькую тебя, чтобы любить».

В письме к Ариадне Берг от 17 ноября 1937 года Цветаева дает такую интерпретацию своей нетрадиционной ориентации: «Ариадна! Моя мать хотела сына Александра, родилась – я, но с душой (да и головой!) сына Александра, то есть обреченная на мужскую – скажем честно – нелюбовь – и женскую любовь, ибо мужчины не умели меня любить – да, может быть, и я – их».

4. Сергей Дягилев, антрепренёр

Художник Александр Бенуа вспоминал: «От оставшихся еще в городе друзей я узнал, что произошли в наших и близких к нам кругах поистине, можно сказать, в связи с какой-то общей эмансипацией довольно удивительные перемены. Да и сами мои друзья показались мне изменившимися. Появился у них новый, какой-то более развязный цинизм, что-то даже вызывающее, хвастливое в нем. Особенно меня поражало, что из моих друзей, которые принадлежали к сторонникам "однополой любви", теперь совершенно этого не скрывали и даже о том говорили с оттенком какой-то пропаганды прозелитизма. И не только Сережа <Дягилев> стал "почти официальным" гомосексуалистом, но к тому же только теперь открыто пристали и Валечка <Нувель> и Костя <Сомов>, причем выходило так, что таким перевоспитанием Кости занялся именно Валечка. Появились в их приближении новые молодые люди, и среди них окруживший себя какой-то таинственностью и каким-то ореолом разврата чудачливый поэт Михаил Кузмин...»

В начале XX века гомосексуализм, действительно, становится даже отчасти модным. Но история Дягилева начинается раньше, еще в 1890 году, когда он в 18 лет приезжает из провинции в Санкт-Петербург в надежде стать певцом или композитором. Он остановился в доме своей тети Анны Философовой, широко известной как общественный деятель и выдающаяся феминистка. Там он знакомится с ее сыном Дмитрием Философовым, его ровесником. В 1890 году во время совместной поездки по Италии Дягилев и Философов стали любовниками на следующие десять лет. Вместе они выпускают журнал «Мир искусства». В числе знаменитых участников журнала была поэтесса и бисексуалка Зинаида Гиппиус. Ее первые эссе в журнале представляли описание ее путешествия и назывались «На берегах Ионического моря».

В одной из глав было рассказано о ее пребывании в поселении гомосексуалов в Таормине на Сицилии, созданном фотографом обнаженной мужской натуры бароном Вильгельмом фон Глёденом. Гиппиус, также испытывая чувства к Философову, добилась его разрыва с Дягилевым. В 1908 году Дягилев встретил мужчину, ставшего его следующей большой любовью, – Вацлава Нижинского, которого на тот момент содержал богатый аристократ – князь Павел Львов. За пять лет их связи Дягилев развивает деятельность, благодаря которой малоизвестный молодой танцовщик становится всемирной знаменитостью. Но затем, находясь в разлуке с Дягилевым, во время морского путешествия в Южную Америку Нижинский неожиданно сделал предложение молодой венгерке, которую едва знал.

Так внезапно для Дягилева проявилась бисексуальность Нижинского, скрытая во время связи с ним. Дягилев почувствовал себя брошенным, когда узнал о женитьбе Нижинского. Это было повторением случая с Философовым, когда женщина еще раз перешла ему дорогу и увела у него любовника. По прошествии некоторого времени, найдя нового любовника в лице Леонида Мясина, Дягилев был готов простить Нижинского и пригласил того сотрудничать дальше. Но Нижинский полностью доверил свою карьеру жене, а та, не испытывая к Дягилеву симпатии, добилась, чтобы их сотрудничество не возобновилось.

5. Сергей Эйзенштейн, режиссер

Часто Эйзенштейна причисляют к гомосексуалам на основании того, что он не водил романов с женщинами и оставил после себя в архиве множество рисунков на гомосексуальную тему. Это, однако, упрощенное представление. Сергей Эйзенштейн, не испытывавший сексуального влечения ни к женщинам, ни к мужчинам, долгое время пытался сам изучать свою ориентацию. В конце двадцатых годов он отправился в командировку в Западную Европу и Америку, чтобы ознакомиться с техникой звукового кино.

Первый этап его поездки – Берлин. Он открывает ночные клубы, напудренных молодых людей, трансвеститов. Это зрелище, по словам его близкой подруги Мари Сетон, оживило в нем опасения по поводу своей природы. «Почему он не хотел любить женщину? Почему испытывал страх перед половым актом? Почему боялся, что общение с женщиной лишит его созидательной силы? Откуда эта навязчивая идея бессилия?» Он отправляется в Институт сексологии, основанный Магнусом Хиршфельдом, и проводит там много часов, изучая феномен гомосексуализма.

Мари Сетон пишет, что Эйзенштейн сказал ей позднее: «Наблюдения привели меня к заключению, что гомосексуализм во всех отношениях – регрессия, возвращение в прошлое состояние деления клеток и зачатия. Это тупик. Многие говорят, что я – гомосексуалист. Я никогда им не был, и я бы вам сказал, если бы это было правдой. Я никогда не испытывал подобного желания, даже по отношению к Грише, несмотря на то, что у меня есть некоторая бисексуальная тенденция, как у Бальзака и Золя, в интеллектуальной области».

6. Рудольф Нуреев, танцовщик

В СССР гомосексуальные отношения были уголовно наказуемы, это было одной из причин, по которой знаменитый танцор предпочел не возвращаться с гастролей летом 1961 года. Когда в аэропорту Ле Бурже он принял это окончательное решение, у него в кармане были острые ножницы. «Если меня не выпустят из этого самолета, – предупредил он французского хореографа Пьера Дакота, – я убью себя прямо здесь».

В 60-х годах Нуреев переживает бурный роман с известным датским танцовщиком и хореографом Эриком Бруном. В конце шестидесятых и начале семидесятых его спутником жизни становится американец, преподаватель физики в Техническом университете штата Джорджия Уоллес Поттс. Мужчины семь лет прожили вместе в загородном поместье Нуреева недалеко от Лондона. Со своей третьей и последней любовью, Трэси, Нуреев познакомился в 1976 году. Трэси, студент Школы американского балета, оказался одним из дюжины начинающих танцовщиков, исполняющих роли лакеев в услужении у Нуреева-господина. И, по собственному признанию Трэси, он остался лакеем Нуреева на последующие тринадцать лет. Умер Нуреев в 1993 году от СПИДа, с которым сражался последние 13 лет своей жизни.

7. Наум Штаркман, пианист

Блестящий пианист, профессор Московской консерватории и отец не менее выдающегося пианиста современности Александра Штаркмана был долгое время практически под запретом. На его концертной (а на какое-то время и на педагогической) деятельности в СССР фактически был поставлен крест. В конце 50-х годов он был осужден по ст. 121 УК РСФСР (гомосексуализм). В 1969 году Штаркману позволили работать на внештатной основе в Музыкальном училище имени Гнесиных, к полноценной концертной деятельности на лучших мировых и отечественных сценах Штаркман вернулся лишь в 80-е годы.

Надо сказать, что последний год обучения в консерватории Штаркман консультировался у другого гениального пианиста – Святослава Рихтера . По мнению датского профессора Карла Ааге Расмуссена, автора книги «Святослав Рихтер: пианист», брак с певицей Ниной Дорлеак у Рихтера был показным. Биограф уверен, что именно гомосексуальность была причиной его постоянных тяжелых депрессий.

Интересно отметить, что другой знаменитый пианист – Владимир Горовиц, родившийся в Киеве и также отличавшийся нетрадиционной сексуальной ориентацией, эмигрировал в США, но и он вынужден был жить в фиктивном браке, страдал депрессией и даже пытался «лечиться» электрошоковой терапией.

link

В нашей стране все делалось втихомолку, и нетрудно понять почему. Что же касается моего отца, никто еще не отважился описать все как было. Никто ни словом не обмолвился о его расстреле советскими властями в 1941 году, перед приходом немцев в Одессу. Правду я узнал лишь двадцать лет спустя, ведь все случилось в начале войны. Последний раз я был в Одессе за несколько недель до того. Я жил в Москве, лишенный всякой связи с родителями. Это самая темная страница моей биографии… Самая темная!

В начале 30-х годов, еще одесским юношей, я брал уроки композиции и теории у преподавателя столь скучного, что он отбил у меня всякую охоту сочинять музыку. Он был весьма ученый человек, получивший высшее образование в трех областях: право, геология и музыка и учившийся у Танеева в Санкт-Петербурге. Конечно, он не был совершенно бездарен, но я не выносил его, и стоило ему заговорить, как меня начинало неодолимо клонить ко сну. Сергей Кондратьев - именно так его звали тогда - сыграл зловещую роль в моей жизни. Я расскажу, как это произошло и почему.

В известном смысле, я сам стал виною всему. С Кондратьевым я связался через некоего Бориса Дмитриевича Тюнеева, довольно известного в Одессе музыковеда. Это был прелестный старичок, образованный, любознательный, но с сумасшедшинкой. Бородой он несколько напоминал Ивана Грозного. Лицо его непрерывно подергивалось из-за пережитых во время революции злоключений, страха, неотступно терзавшего его, после того как его обвинили в шпионаже.

Так вот, этот самый Тюнеев привел меня однажды к Кондратьеву и посоветовал брать у него уроки. Кондратьев преподавал композицию. Среди его учеников был даже весьма одаренный композитор, грек по рождению, Вова Фемелиди, создатель балета «Карманьола» с вполне приличной музыкой, намного лучше, во всяком случае, музыки других композиторов тех лет. В ней были места, которых не постыдился бы и сам Прокофьев. И теперь еще я храню в памяти полную партитуру этого балета, сочиненного под общим наблюдением Кондратьева и ставшего подлинным событием, когда его поставили в Одессе.

Во второй раз мы с Тюнеевым заявились к Кондратьеву, который вечно сидел дома, без предупреждения. Дверь была затворена, свет везде выключен. Войдя, мы обнаружили его лежащим на полу с вывалившимся языком. Удавился. Тюнеев хотел убраться как можно скорее, но я в свои пятнадцать лет удержал его, поднял на ноги соседей, чтобы они помогли бедняге. Его откачали.

Позднее я нередко связывал это происшествие с трагедией Гамлета, ибо если бы меня не оказалось в тот день, мне не пришлось бы нести ответственность за спасение Кондратьева - причины стольких грядущих несчастий для моего отца и для меня, и он отправился бы на тот свет, не успев навредить.

Он был сыном высокопоставленного чиновника при царе, происходил из немецкого рода, и подлинное его имя было немецкое. После революции ему пришлось скрываться, и тогда он впервые изменил фамилию. Затем он бежал из Москвы в Одессу в надежде спасти свою жизнь. Его друг дирижер Николай Голованов (и муж самой знаменитой российской певицы Неждановой) помог ему обзавестись поддельным паспортом, выехать из Москвы и исхитрился устроить его в Одесскую консерваторию.

Несмотря на измененную фамилию, Кондратьев явно не чувствовал себя в безопасности. Преследуемый страхом ареста, он вскоре оставил преподавание в консерватории, довольствуясь негласным преподаванием на дому. Вокруг него образовалась особая аура, молодежь валом валила, чтобы прослушать курс его лекций. Надо полагать, он был неплохим педагогом, но у него была мания: он безостановочно говорил. Вероятно, именно по этой причине я так и остался неразговорчивым.

Лучшие дня

Он утверждал, будто болен костным туберкулезом, пролежал в постели около двадцати лет и встал с нее лишь с приходом немцев. Это была симуляция, симуляция, продолжавшаяся больше двадцати лет!

Мама оказывала ему всевозможные знаки внимания, что, естественно, не было тайной для отца. Когда началась война, Кондратьев поселился у нас. С приближением немецких войск родителям предложили эвакуироваться, но, когда все было готово к отъезду, мать внезапно отказалась ехать под тем предлогом, что не было возможности забрать с собой «его». Отца арестовали и расстреляли. Это случилось в июне 1941 года.

Злые языки уверяли, будто причиной стало анонимное письмо, которое якобы послал Кондратьев, чтобы избавиться от отца. Состряпать под тем или другим предлогом донос в то время было, разумеется, несложно. Кондратьев был, конечно, личность сомнительная, невзирая на свое происхождение и воспитание, однако с трудом верится, что он совершил подобную гнусность.

Я узнал о гибели отца в 1943 году, во время моей первой поездки в Тбилиси. Мне не сообщили, как именно он погиб. Я лишь узнал о его смерти от женщины, которую помнил по детским годам. Она подошла ко мне на улице и заговорила. Она не внушала мне приязни, и я, движимый скрытой враждебностью по отношению к ней, сказал: «Да, я знаю», хотя не знал ничего. Просто мне не хотелось слушать ее. Лишь долгое время спустя я узнал, что произошло на самом деле. Моя мать и Кондратьев покинули страну в 1941 году вместе с немцами. Благодаря старым связям отца в германском консульстве они кое-как устроились в Германии и поженились. Кондратьев снова поменял фамилию и стал Рихтером. Я так никогда и не понял, как она могла позволить ему поступить так. Он говорил всем, что приходится братом моему отцу, а позднее, когда я приобрел некоторую известность в Советском Союзе, но ни разу не выезжал за границу, он в своей наглости дошел до того, что объявил себя моим отцом. Естественно, я не мог опровергнуть это, не будучи в Германии, и все поверили ему. Не могу описать бешенства, закипевшего во мне, когда, уже много лет спустя, я услышал во время турне по Германии: «Мы знаем Bainero отца», «Ihr Vater! Ihr Vater!» После девятнадцатилетней разлуки я вновь увидел мать в 1960 году в Америке, куда она прилетела с мужем на мой дебют. Встреча не обрадовала меня. Позднее я навестил их в Германии, ибо надеялся побывать с матерью в Байрейте, о чем давно мечтал. Остановившись перед их домом, я увидел на дощечке, прикрепленной к воротам, надпись: «С. Рихтер». «А при чем здесь я?» - мелькнуло у меня в голове, но тут я вспомнил, что его зовут Сергеем.

Мать изменилась совершенно, он околдовал ее своими бредовыми разглагольствованиями, не отходил от нее ни на шаг, не давал вставить слова, даже когда она была со мной, трещал безостановочно. Из-за его патологической болтливости с ним невозможно было общаться. На прощальный ужин в Нью-Йорке, завершавший мое первое турне по Америке, собралась вся моя родня со стороны Москалевых, люди, не имевшие ни малейшего отношения к музыке. Тем не менее за ужином он безостановочно толковал о гармонии у Римского-Корсакова. Это не интересовало решительно никого, но остановить его было совершенно невозможно. Когда я вновь навестил их в Германии, незадолго до кончины матери, она лежала в больнице. После того как я проведал ее, мне нужно было где-то переночевать, и мне пришлось отправиться к ним в Швебиш-Гмюнд под Штутгартом. Я приехал к ним из Парижа и на другой день рано утром должен был вернуться туда же, потому что предстояли новые концерты. Мама просила его: «Пожалуйста, Сергей, не болтай слишком много. Обещай мне, что через полтора часа ты дашь ему лечь спать». Но он жужжал до шести утра. Я лежал на спине, давно уже перестав слушать, а он все бубнил и бубнил. Все то же суесловие, тысячи раз слышанное мною: музыка, события, бу-бу-бу, жу-жу-жу… Как был маньяк, так им и остался!..

Но самое ужасное случилось на моем сольном концерте в Вене. Накануне концерта я приехал из Италии после выступления на фестивале «Маджо фьорентино» и был в неважной форме. И вот он заявился ко мне вдень концерта: «Моя жена умирает!» Сказать мне такое! Вот так, вдруг!

Я никогда еще не выступал в Вене и с треском провалился. Критики случая не упустили: «Abschied von der Legende» («Конец легенды»).

Я и правда ужасно играл.

Святослав Рихтер и Нина Дорлиак прожили вместе больше 50 лет. И всю жизнь обращались друг к другу на «Вы». Была ли это высокая любовь, или врожденная тактичность великого музыканта и жалость не позволяли ему уйти? Впрочем, не исключено, что этот союз был просто ширмой, за которой пряталась совсем другая любовь?

Музыка как повод для знакомства

Святослав Рихтер.

Сегодня существуют две версии знакомства Святослава Рихтера с Ниной Дорлиак. Вера Прохорова, которая называет себя подругой пианиста и его единственным близким человеком, пишет о том, что к пианисту, уже довольно известному в то время, обратилась мама Нины, преподаватель консерватории, и попросила сделать ансамбль с Ниной. И уже в Тбилиси на гастролях они имели большой успех, после которого Нина решила, что ей подходит Святослав на роль спутника жизни.

Вера Прохорова.

Можно предположить, что в данном описании существует доля лукавства. Особенно в том моменте, где Вера Ивановна говорит, что к моменту знакомства с Рихтером Нина Дорлиак «пела со сцены какие-то шлягеры. Но голоса особого у нее никогда не было».

Можно послушать ее серебристый голос, сохранившийся на немногочисленных аудиозаписях того времени. А можно в биографии самой Нины Львовны найти подтверждения того, что до знакомства с Рихтером в 1943 году она довольно успешно и неоднократно выступала с известным органистом Александром Фёдоровичем Гёдике, основателем советской органной школы. Еще Нина Дорлиак концертировала с очень талантливой пианисткой Ниной Мусинян, с именитыми пианистами Абрамом Дьяковым, Марией Гринберг, Борисом Абрамовичем, Константином Игумновым и Марией Юдиной. Еще во время обучения в консерватории певица спела партию Сюзанны в «Свадьбе Фигаро», после которой Георг Себастьян, знаменитый дирижер, предложил певице выступать с ним в камерной программе, состоящей из творений Брамса, Вагнера, Шуберта. Мало того, Нина Львовна с 1935 года преподавала в Московской консерватории.

Нина Дорлиак.

Все это было до знакомства и сотрудничества со Святославом Рихтером. В этой ситуации более правдоподобной кажется версия, озвученная самой Ниной Дорлиак.

Она говорит о том, что познакомилась с Рихтером во время войны, и поначалу они только здоровались, встречаясь, потом знакомство стало ближе. А после встречи в филармонии он попросил разрешения ее проводить. Вот тогда он и предложил Нине Львовне дать совместный концерт. Он был уже очень знаменит, и Нина решила, что он предлагает разбить концерт на два отделения. В первом выступит она сама, а во втором он будет играть.

Святослав Рихтер аккомпанирует Нине Дорлиак.

Но Святослав Теофилович хотел аккомпанировать Нине Львовне на протяжении всего концерта. Так завязался их творческий тандем. Они стали вместе репетировать дома у Нины Львовны. И постепенно творческий тандем перерос в жизненный дуэт.

Необыкновенный роман

Святослав Рихтер и Нина Дорлиак.

В 1944 году умерла мама Нины Львовны - Ксения Николаевна Дорлиак. Молодая женщина осталась одна, с маленьким племянником Митей на руках. И только оправившись после потери близкого человека, Нина Львовна возобновляет репетиции с Рихтером.

Святослав Рихтер и Нина Дорлиак.

Они работали над музыкой Прокофьева. В какой-то момент «Гадкий утенок» настолько тронул сердце Нины Львовны, что она расплакалась прямо у рояля. И оторвав руки от лица, увидела слезы на глазах у Святослава Теофиловича. Они сопереживали вместе и музыку, и утрату.

В 1945 году, по свидетельству Нины Дорлиак, Святослав Рихтер предложил ей жить вместе. Он переехал к ней, честно предупредив, что человек он достаточно сложный и будет время от времени исчезать, что ему это нужно.

Святослав Рихтер и Нина Дорлиак.

Об этом же периоде Вера Прохорова пишет, что Нина Дорлиак подавляла Святослава Рихтера, она шантажировала его слезами, которых он совершенно не выносил. Она забирала у него все деньги, и он вынужден был занимать. Он прятался от нее у друзей, а она его находила.

Нина Дорлиак.

И очень контрастно смотрятся на этом фоне Слова самого Святослава Рихтера, сказанные о Нине Львовне в конце его жизни, в фильме Брюно Монсенжена "Рихтер, Непокоренный". Великий пианист говорит о Нине Львовне не только, как о певице, он добавляет фразу: "Она же выглядела, как принцесса". Не королева, жесткая, властная, авторитарная. Принцесса - легкая, милая, воздушная.

Музыка и жизнь

Святослав Рихтер.

Со временем Святослав Теофилович перестал заниматься с Ниной Львовной, не имея на это времени. Но до сегодняшних дней сохранились записи Нины Дорлиак, где ей аккомпанирует великий маэстро. По этим записям можно судить, насколько гармоничным был их творческий союз. Кажется, что голос переливается в звуки фортепиано, а фортепиано вдруг поет серебристым сопрано.

С. Рихтер, Н. Дорлиак и А. Копленд. Москва, март 1960 г.

Юрий Борисов в книге «По направлению к Рихтеру» описывает ассоциации музыканта о его жизни с Ниной Львовной. Великий маэстро признавался в любви во время разучивания восемнадцатой сонаты. Потом бывали в их жизни «перебои чувств», когда они крепко ссорились, и он уходил посидеть на лавочке. Она знала, где его найти, но никогда не шла за ним. (Это говорит сам Святослав Теофилович). Он возвращался и проходил молча к себе.

Святослав Рихтер с Ниной Дорлиак, мамой Анной Павловной и ее мужем.

А утром его непременно встречал аромат кофе, ждали свежевыглаженные рубашки, и стоял на столе домашний майонез для винегрета. Рихтер говорит, что это, конечно быт, но быт «опоэтизированный» Ниной Львовной.

«Пока жива, с тобой я буду…»

Святослав Рихтер и Нина Дорлиак.

Нина Львовна в последние годы, когда болезнь надломила Святослава Теофиловича, не покидала его ни на секунду. Она стала его «сестрой милосердия», как он сам признается в коротком послании, опубликованном в книге Валентины Чемберджи «О Рихтере его словами».

Нина Дорлиак.

И сама Нина Дорлиак пережила супруга всего на девять месяцев. Она тяжело болела после его кончины, тосковала и не знала, что делать с собой без него.

Но куда деть целых 52 года совместной жизни певицы и музыканта? И многочисленных друзей и поклонников Святослава Рихтера, которые не могли бы не заметить столь необычного для того времени пристрастия. Даже Вера Прохорова, отказываясь принимать сам факт любви между Рихтером и Дорлиак, нигде не упоминает о его слабости к мужскому полу.

Кажется, что отношения между великим Рихтером и его супругой еще долго будут будоражить умы и вызывать желание найти крупицы истины.

_________________________________

Святослав Рихтер. Фото – diletant.media

Личная жизнь Святослава Рихтера всегда была закрыта от глаз посторонних.

О ней было известно, что Рихтер состоял в браке с оперной певицей Ниной Дорлиак, и впоследствии его биографы указывали на то, что этот брак был фиктивным. Много говорили и о его гомосексуальности, однако сам музыкант эти разговоры никогда не комментировал.

Поэтому настоящей сенсацией стали воспоминания о Рихтере женщины, которая была его настоящим другом на протяжении шестидесяти лет, - Веры Ивановны Прохоровой (1918 - 2013).

Для начала стоит сказать несколько слов и о самой Вере Ивановне. Ее судьба кажется романом, в котором отразились все перемены, произошедшие со страной в ХХ веке. Ее отец был последним владельцем Прохоровской Трехгорной мануфактуры, двоюродный прадед - Сергей Петрович Боткин, лейб-медик Александра II и Александра III, двоюродный дед со стороны матери - Александр Гучков, председатель Третьей Государственной думы, военный министр в правительстве Керенского.

Сама она, выбравшая профессию преподавателя иностранных языков, в 1951 году была осуждена на 10 лет «за измену Родине» и освобождена в 1956 году по ходатайству многих известных людей, в том числе, Святослава Рихтера.

Жизни Рихтера посвящена одна из глав книги Веры Прохоровой «Четыре друга на фоне столетия», опубликованная в 2012 году (литературная запись и оригинальный текст журналиста Игоря Оболенского).

Вера Ивановна и Святослав Теофилович (которого она называла Светиком) познакомились в 1937 году, в доме пианиста Генриха Нейгауза, где Рихтер жил, когда учился в Московской консерватории.

«Ко мне подошел улыбчивый молодой человек и помог поднять шубу. Он поднял ее, и мы захохотали. И я подумала: до чего же милый и приятный человек.
- Слава, - представился он.
- Вера, - ответила я.
Между нами сразу проскочила какая-то искра взаимного притяжения. И, улыбнувшись в ответ на улыбку Рихтера, я почувствовала - этого человека я знаю очень давно…»

Поддерживая друг друга, Вера Прохорова и Святослав Рихтер пережили несколько трагедий. В 1941 году был арестован Генрих Нейгауз (формально за отказ эвакуироваться). У Веры арестовали дядю, тетю и двоюродного брата. Приходили и за Рихтером - ареста удалось избежать чудом, из-за ошибки в повестке.

Но настоящим ударом для Рихтера стал расстрел отца и предательство матери. Отец, Теофил Данилович, органист Одесского оперного театра, был арестован по ст. 54-1а УК УССР (измена родине) и расстрелян за 10 дней до начала оккупации.

О гибели отца Рихтер узнал только после освобождения Одессы в 1944 году. Тогда же он узнал о том, что виновницей его расстрела была мать, Анна Павловна, которую сын очень любил.

У нее был роман с неким Кондратьевым. И когда Теофилу Даниловичу в начале войны предложили эвакуироваться, она отказалась, потому что Кондратьев уехать в эвакуацию не мог.

А если немец в те дни отказывался уехать, вывод мог быть только один - он ждал фашистов. После расстрела Теофила Даниловича Кондратьев женился на Анне Павловне, взял ее фамилию и когда оккупанты уходили из Одессы, ушли вместе с ними и переселились в Германию.

В 1960 году Рихтер впервые после долгой разлуки встретился с матерью, после этого он несколько раз приезжал к ней и даже однажды потратил все заработанные на гастролях деньги на ее лечение, когда она заболела (отказавшись сдать гонорар государству, что вызвало большой скандал). Но предательства не простил. Более того, эта трагедия стала для него крушением веры в людей, в возможность иметь свой дом.

И именно она, по мнению Веры Прохоровой, способствовала тому, что Рихтер стал гражданским мужем Нины Дорлиак - женщины очень жесткой, подозрительной. Подлинного взаимопонимания между ними, по словам Веры Прохоровой, не сложилось.

«Раздражалась, что Слава мог радоваться жизни, людям, молодежи. Возмущалась, как Рихтер мог отвечать на все письма, которые получал.

Как вы можете писать всем этим ничтожным людям! - говорила она.

Почему „ничтожным“? - удивлялся Светик.

Для меня все люди одинаковы».

Кроме того, она полностью распоряжалась его финансами - если Рихтер хотел помочь кому нибудь (например, вдове Михаила Булгакова), ему приходилось занимать.

Немало в своих воспоминаниях Вера Прохорова рассказывает и о племяннике Нины Львовны - «Митюле». Дмитрий Дмитриевич Дорлиак (р. 1937) был сыном брата Нины Львовны, актера театра Вахтангова, умершего очень рано, всего в 26 лет.

«Нина обожала, причем болезненно, только своего брата и племянника Митюлю. Этот Митюля был ее главной болью. Она переживала, что тот неудачный актер. «Слава, вам повезло, - говорила она Рихтеру. - А вот мальчик бедный, ему не повезло».

Светик рассказывал мне, как после удачного концерта, который он дал, к нему явился этот самый Митюля и заявил: «Вы - бездарность! Думаете, это очень сложно? - и забарабанил пальцами по столу. - А я, - продолжал он, - последний Дорлиак!»

Святослав Рихтер и Нина Дорлиак. Фото – diletant.media

Стараниями Нины Львовны именно этот человек стал наследником Рихтера. В частности, ему досталась дача на Николиной горе, которая впоследствии была продана за 2 млн долларов, при этом бесследно исчез рояль Рихтера.

Понимая, что произойдет после его смерти, Святослав Теофилович передал всю свою коллекцию картин в Пушкинский музей.

В последние годы Святослав Теофилович страдал от депрессий, усугублявшихся его болезнью, из-за которой он часто отменял концерты.

Несколько лет он прожил в Париже - городе, который любил, но в котором он, в то же время, ощущал себя оторванным от родины и друзей. 6 июля 1997 года он вернулся в Россию.

«Мы с ним сидели у него на даче на Николиной Горе за шесть дней до его кончины. Он верил в будущее, говорил, что через год начнет играть… <…> Вспоминал Звенигород, в котором придумал проводить свой фестиваль. Говорил: «Знаешь, Випа, меня, наверное, опять повезут на море. Мне нужен еще один год, прежде чем я начну играть. Я понемножку уже играю».

«За несколько минут до смерти Рихтер сказал: «Я очень устал».
Мне потом это передал сам врач, к которому обратился Светик».

1 августа 1997 года Святослав Рихтер скончался в Центральной клинической больнице от сердечного приступа.

Цитаты по книге: Вера Прохорова. «Четыре друга на фоне столетия». (Литературная запись и оригинальный текст Игоря Оболенского). М.: Астрель, 2012.